В Нью-Йорке, на гастролях Шотландского Национального театра, была представлена трагедия Эврипида «Вакханки» — в облегченном и приноровленном к современной речи варианте, сделанном Дэвидом Крэйгом. Постановщик спектакля — Джон Тиффани, а в главной роли бога Диониса (он же Вакх, откуда вакханки, как называли его жриц или менад) выступил популярнейший ныне актер театра и кино Алан Камминг. Он — актер скорее комического плана, или еще можно сказать — характерный актер, игра которого отличается острым, почти гротескным рисунком. Я впервые увидел его в фильме Стэнли Кубрика «Широко закрытые глаза» в эпизодической роли портье отеля, где он, ни разу не сказав и не сделав ничего определенного, всей своей манерой, всеми движениями и интонациями речи дал понять, что его персонаж — гомосексуалист. Увидев подобную игру, такого актера уже не забудешь. Никого лучше Камминга на роль Диониса не придумаешь, ибо Дионис — двусмысленный бог, «женообразный, сладострастный», по слову Пушкина.
С культом Диониса связано происхождение греческой трагедии.
После Ницше именами древних богов — Аполлона и Диониса — принято называть два сущностных начала в человеке, если угодно, даже в бытии. Аполлон — бог формы, света, строя, явленной красоты, разумного миропорядка. Дионис — начало энергийное, темное, ночное, бог внеразумных, доразумных глубин, хтонической, подземной бездны. Сейчас бы мы сказали (и говорим): сознание и бессознательное; во втором случае следует Фрейду предпочесть Юнга и говорить о коллективном бессознательном: это и есть Дионис. Миф Диониса — об умирающем и воскресающем боге; Дионис делает безумными своих служителей-оргионов, они умерщвляют и пожирают его — и тем самым приобщаются ему, то есть коллективно его воскрешают, оргийно им становятся. Оргия в первоначальном смысле — коллективное, хоровое, соборное богослужение, совершаемое не жрецом, а всеми участниками богослужения. Человек, приобщившийся Дионису, выходит за грани своего индивидуального существования, как бы умирает и тем самым обретает высшую, космическую жизнь. Как сказал великий знаток темы Вячеслав Иванов, в Дионисе мир становится «я», а «я» становится миром. И — едва ли не главнейшее — культ Диониса, религия Диониса изначально были преимущественно женскими.
Процитируем Вячеслава Иванова:
Дионис, как известно, — бог женщин по преимуществу, — дитя, ими лелеемое, их жених, демон, исполняющий их своим присутствием, вдохновением, могуществом, то блаженным, то мучительным безумием избытка, — предмет их жажды, восторгов, поклонения — и, наконец, их жертва.
Женщина осталась главною выразительницею глубочайшей идеи трагедии, потому что изначала Дионисово действо было делом женщины, выявлением ее сокровенных глубин и неизреченных душевных тайн.
Поэтому можно сказать, что сущностью трагедии всегда выступает противоборство мужского и женского начал, Диониса и Аполлона. Вспомним Тютчева:
Любовь, любовь, гласит преданье,
Союз души с душой родной,
И вековое их слиянье,
И вековое расставанье,
И поединок роковой.
В «Вакханках» Эврипида действие разворачивается вокруг того, что фиванский царь Пенфей не хочет поклониться Дионису, признать в нем нового бога, в то время как мать Пенфея Агава сама стала менадой, одной из жриц нового бога. Пенфей клянется отомстить вакханкам, но в поисках средств для осуществления этого плана сам попадает под чары Диониса, явившегося к нему под видом некоего прохожего. И он внушает Пенфею такой план: чтобы не выдать себя безумствующим менадам, нужно самому явиться к ним в женском облике, в женских одеждах. Он только не предупредил Пенфея, что любое явление к вакханкам в зримом, так сказать, аполлоническом образе вызывает их ярость и ведет к умерщвлению явившегося: самое явление формы ненавистно вакханкам, сама индивидуация, то есть оформленная жизнь, долженствует быть разъятой на элементы в их экстатическом исступлении.
Так произошло и на этот раз: Пенфей растерзан вакханками, которыми руководит его мать Агава.
Вот как рассказывает об этом Вестник у Эврипида:
Дикий гул стоял
Над местом мук. Стенал Пенфей несчастный,
Пока дышал, и ликований женских
Носились клики. Руку тащит та,
А та ступню с сандалией, и с ребер
Сдирают мясо, кости обнажая,
И обагренными руками тело
Царя разносят в бешеной игре.
Разбросаны останки по скалам
Обрывистым, в глубокой чаще леса…
Где их сыскать? А голову его
Несчастную Агава — ведь она же
Ее сорвала — на свой тирс воткнув,
Со склонов Киферона понесла,
Ликуя, будто, льва сразив, победный
Она трофей на тирсе нам несет.
Ну и как положено в античных трагедиях, должен наступить катарсис — очищение души страданием — нечто вроде античного психоанализа: травма, будучи выговоренной, словесно выраженной, перестает быть источником мук, но сподобляет зрителя действа высокой правде трагического бытия.
А вот как трагедия Эврипида подносилось в спектакле; цитирую рецензию Чарльза Айшервуда из «Нью-Йорк Таймс» [Charles Isherwood. A Greek God and His Groupies Are Dressed to Kill] :
Постановщик стремился использовать все стихии театра — танец, музыку, комедийные и драматические элементы, объединив, и тем усилив, их могучие чары. Живая, забавная, богатая выдумкой постановка держит вас в веселом возбуждении почти до конца. Но сама эта оживленность делает трудным переход к ужасам финальной сцены. Когда начинает литься кровь, и раздаются крики ужаса, вы просто-напросто теряетесь — и хотите скорее прекратить представление, нежели испытать необходимое трагическое потрясение.
Это — общая характеристика спектакля, а вот описание деталей постановки:
Пенфей презирает женщин и женственность, и Дионис мстительно изыскивает в самой его натуре те самые черты, которые послужат мести. Сцена, в которой Дионис хитроумно заманивает Пенфея в свой план — переодеться женщиной, чтобы легче проникнуть в лагерь вакханок, в руках режиссера и Алана Камминга открывает весь свой комический потенциал.
Изобретательный и находчивый, как высшего сорта модельер, готовящий к большому выходу свою манекенщицу, Дионис не дает покоя своим помощникам, заставляя их выносить на примерку все новые и новые наряды. «Здесь немного жмет, — говорит он ассистентам, — и с прической не всё в порядке. А вот тут, пожалуй, лучше всего подойдет тиара, вам не кажется?»
Всё это веселье, вся эта игривость совершенно не оставляют места для приближающегося ужаса, который развертывается в финале трагедии. Алан Камминг чарует нас порхающими улыбками, подщелкивает пальцами в такт льющихся мелодий, а режиссер на заднем плане выдвигает комических персонажей, шутки которых отнюдь не предвещают ничего плохого. Когда Дионис и переодетый женщиной Пенфей поднимаются на гору, бог уверяет свою жертву: «Даже родная мать не узнала бы тебя» — зловещий намек на жестокую смерть, которую Пенфей встретит сейчас от рук своей обезумевшей в вакхическом действе матери Агавы и от других вакханок, вместе с ней участвующих в кровавом ритуале.
И потом, когда Агава появляется, экстатически размахивая отрезанной головой своего сына, в вакхическом опьянении приняв его за убитого в ловитве льва, — этот трагический поворот застает вас неподготовленными. И даже то, что голова Пенфея — явным образом муляж, не помогает делу. Режиссер Джон Тиффани, так тщательно комиковавший абсурдными элементами трагической пьесы, чтобы привлечь симпатию к веселому нраву Диониса, добился того, что трагический финал кажется привнесенным из другого представления.
Запекшаяся кровь, мешки, в которых сунуты мертвые останки, крайнее отчаяние матери, медленно приходящей к пониманию, что она убила своего любимого сына, — всё это кажется происходящим не в том месте и не для тех людей. Хочется вскочить с места и закричать: «Переключите канал! Дайте нам шоу Карсона Кресли или ансамбль Дримгерлс!»
Я потом специально выяснял, кто такой Карсон Кресли: оказалось, ведущий телешоу Queer Eyes On Strait Guys, что значит «Гей кладет глаз на не-геев».
Понятно, что постановка Эврипида, будучи современной и всячески на современные понятия нажимая, не могла не устроить игру вокруг сцены переодевания Пенфея, на том, что называется кросс-дрессинг: любимая нынешняя игра на сексуальной двусмысленности, на гендерной неразличимости. У самого Алана Камминга, пишет рецензент, грим и общий рисунок игры вызывал воспоминание об андрогинной поп-звезде по имени Бой Джойс. Нынешний зритель привык к тому, что вокруг гомосексуализма и всех с ним близко или отдаленно связанных тем требуется шутить и веселиться, устраивать некий забавный карнавал. Подобные ассоциации никак не могут вести к трагическому финалу, считает нынешний зритель: ведь гомосексуализм узаконен, и с ним проблем больше нет. Понятно, что трагедии нынешние жители Нью-Йорка, никак не ожидали, а что такое Эврипид, вакханки, бог Дионис и жестокий культ дионисовых жертв — об этом посетитель бродвейских театров не знает и не думает.
Это напомнило мне, по принципу то ли подобия, то ли контраста, один эпизод, случившийся в петербургском цирке Чинизелли, о котором рассказывает Виктор Шкловский в мемуарах «Сентиментальное путешествие»:
Один акробат придумал номер, состоящий в том, что он прыгал с трапеции, надев петлю на шею. Шея у него была крепкая, узел петли приходился на затылке, очевидно, сама петля проходила под подбородком, и он потом вынимал из петли голову, лез вверх и делал с трапеции публике ручкой. Номер назывался «Человек с железной шеей». Раз он ошибся, петля попала на горло, и человек повис, повешенный. Началась паника. Принесли лестницу. Не хватает. Полезли к нему, но забыли взять с собой нож. Долез до него акробат, а из петли вынуть не может. Публика воет, а «Человек с железной шеей» висит и висит.
С галерки в одной верхней ложе встает между тем человек купеческого склада, крупный, по всей вероятности, добрый, протягивает руки и кричит, обращаясь к висящему: «Слезайте — моя жена плачет!»
Что-то вроде этого произошло с Эврипидом на Бродвее, только, слава богу, жертв не было. Времена нынче гуманные, трагедии ни на сцене, ни, слава богу, в жизни не желают. Давайте фарс!
И это несомненный прогресс, и так жить было бы очень хорошо, если б не мешали разные негуманные фундаменталисты.